[Про]зрение - Жозе Сарамаго

Часу не прошло, а премьер-министр, срочно вызванный во дворец, уже входил в кабинет главы государства. Президент знаком предложил ему присесть и протянул письмо: Вот прочтите и скажите, что вы об этом думаете. Премьер устроился в кресле и начал читать. Дойдя примерно до середины, он вскинул голову с видом человека, едва понимающего смысл того, что ему сказали, а затем, больше не прерываясь и не совершая никаких мимических ухищрений, продолжил и завершил чтение. Благонамеренный патриот, сказал он, и одновременно – негодяй. Почему негодяй, осведомился президент. Если изложенное здесь соответствует действительности, если эта женщина и вправду существует, и в самом деле не ослепла четыре года назад, и помогала шести остальным, то нельзя исключить, что автор ей обязан жизнью, и как знать, если бы моим родителям в те дни посчастливилось встретить ее, они сейчас были бы живы. В письме сказано, что она убила кого-то. Господин президент, никто в точности не может сказать, сколько народу погибло в те дни, просто сочли, что все стали жертвами катастроф или скончались от естественных причин, и вопрос, так сказать, похоронили и могильным камнем привалили. И самый тяжелый камень можно откатить в случае надобности. Да, разумеется, можно, однако мне кажется, этот камень лучше бы не трогать, тем более что свидетелей убийства нет, а если и были, то – слепыми среди слепых, и было бы просто вопиющей бессмыслицей притянуть эту женщину к суду за преступление, события коего не установлено и состава коего не имеется. Автор письма утверждает, что она совершила убийство. Да, но не говорит, что был его очевидцем, и, кроме того, господин президент, еще раз заявляю вам, этот человек – негодяй. Нам не стоило бы оперировать категориями морали. Знаю, господин президент, но все же иногда трудно сдержаться. Президент взял письмо, оглядел его так, словно видел впервые, и спросил: Что намерены делать. Моя бы воля, я бы вообще ничего не стал делать, отвечал премьер, тут и ухватиться-то не за что. Вы, надеюсь, заметили, что автор намекает на некую связь между тем, что эта женщина осталась зрячей, и этим массовым вбросом незаполненных бюллетеней, с которого и начались все наши неприятности. Господин президент, порой мы с вами не можем прийти к согласию. Это естественно. Да, это естественно, и было бы так же естественно, если бы вы с вашим умом и здравомыслием, столь уважаемыми мной, не усматривали связи меж тем, что некая женщина не ослепла четыре года назад, и тем, что несколько сотен тысяч людей, никогда даже и не слышавших про нее, на неких выборах проголосовали так, а не иначе. Вот как. Именно так, господин президент, и никак иначе, и мой вам совет – сдать это письмо в архив, причем в тот его раздел, где хранятся письма от душевнобольных, дело предать забвению и продолжать поиски выхода из положения, выхода реального, а не навязанного каким-то идиотом. Похоже, вы правы, я как-то слишком уж всерьез воспринял эти нелепицы и вас заставил на них время тратить, сюда вот вас вызвал. Не беспокойтесь, господин президент, потерю времени, если она и была, мне с лихвой компенсировала радость от того, что мы пришли к согласию. И меня это радует, спасибо вам. Ну, что же, не стану мешать вашей работе и займусь своей. Президент собирался уж было протянуть ему руку, как вдруг резко грянул телефон. Он поднял трубку и услышал голос секретарши: Господин президент, министр внутренних дел на проводе. Соедините. Разговор вышел довольно долгим, президент молча слушал, и чем больше времени проходило, тем больше менялось его лицо, несколько раз он пробормотал: Да, – один раз: Это требует рассмотрения, – и завершил беседу: Поговорите об этом с премьер-министром. Дал отбой и сказал: Министр внутренних дел. Что же хотел этот милейший человек. Сообщал, что получил письмо аналогичного содержания и распорядился начать расследование. Скверная новость. Я сказал, чтобы он связался с вами. Да, я слышал, но от этого она лучше не становится. Почему. Я достаточно хорошо знаю министра внутренних дел – а мало кто знает его лучше, – чтобы утверждать со всей уверенностью, что сейчас он уже связался с начальником полиции. Остановите его. Попробую, но, боюсь, ничего не выйдет. Употребите власть. Чтобы меня обвинили в том, что я препятствую расследованию деяний, наносящих ущерб безопасности государства, тем паче теперь, когда государству грозит опасность, вы этого хотите, господин президент, спросил премьер и добавил: Вы же первый лишите меня своей поддержки, и согласие, к которому мы пришли, уже сейчас – не больше чем иллюзия, раз ни на что не годно. Президент кивнул и, помолчав, добавил: Кстати, по поводу этого письма мой начальник канцелярии бросил пять минут назад очень многозначительную фразу. И что же он сказал. Сказал, что полиция – последнее звено в электрической цепи. Могу лишь поздравить ваше превосходительство, у вашей канцелярии – хороший начальник, только стоит все же предупредить его, что некоторые истины изрекать вслух не следует. Здесь хорошая звукоизоляция. Но это вовсе не значит, что где-нибудь не спрятан микрофон. Я распоряжусь, чтобы проверили. Как бы то ни было, если найдут, умоляю, поверьте, что установлены они были не по моему приказу. Очень остроумно. Но грустно. Сожалею, мой дорогой, что обстоятельства загнали вас в такое безвыходное положение. Да нет, выход наверняка найдется, но сейчас я его не вижу, но и назад повернуть невозможно. Президент проводил премьера до дверей: Странно, сказал он, что этот человек не написал и вам тоже. Да написал наверняка, просто ваши канцелярии работают лучше моей. И это тоже остроумно. Только еще грустней.

Само собой разумеется, что и премьер-министру письмо пришло, пусть и с двухдневным опозданием. Зато моментально выяснилось, что регистратор гораздо менее скромен, чем его коллега из президентской канцелярии, и подтвердилась таким образом истинность слухов, гуляющих уже двое суток либо потому, что сотрудники среднего звена оказались ненадежны и потщились показать, что и сами не прочь смочить губки в громокипящем кубке, то есть стать причастными к тайнам богов, либо потому, что слухи эти были с намерением пущены сотрудниками министерства внутренних дел с целью под самый корень подрубить, в зародыше пресечь любую фантазию оппозиции, а то и просто – любую, пусть самую символическую попытку премьера сунуть палку в следственное колесо. Еще оставалась версия, которую мы назовем конспирологической, а состоит она в том, что секретный разговор премьера с министром внутренних дел, состоявшийся ближе к вечеру в тот же день, когда главу правительства вытребовали к главе государства, оказался значительно менее секретным, чем можно было ожидать от обитых тканью стен президентского кабинета, за которыми – да будет всем известно – притаились новейшие, современнейшие микрофоны, какие под силу учуять и выследить только и исключительно легашам с баснословной родословной. Так или иначе, но от зла снадобья не оказалось, горький час пробил государственной тайне, и некому ее защитить. И так непреложно убежден в печальной правоте этой истины премьер-министр, так совершенно уверен он, что тайны и секреты хранить бессмысленно вообще, а особенно – когда те уже перестали таковыми быть, что с видом человека, озирающего мир с поднебесных высот и будто произносящего: Мне ведомо все, не докучайте мне, медленно сложил письмо вдвое и спрятал его во внутренний карман пиджака, прибавив: Оно пришло прямиком из той давней слепоты, я оставлю его у себя, и невольно улыбнулся удивленному возмущению, возникшему на лице начальника канцелярии: Не беспокойтесь, мой дорогой, есть еще по крайней мере два таких же, не говоря уж про многочисленные копии, ходящие по всему городу из рук в руки. Возмущение сменилось оторопью, растерянностью – как будто начальник канцелярии не вполне понял то, что услышал, или как если бы совесть его нежданно-негаданно заступила ему путь и вдруг обвинила его в каком-то давнем – а может, и совсем недавнем – злодействе. Можете идти, я позову, если понадобитесь, сказал ему премьер, поднялся и подошел к окну. И скрип, произведенный отворяемым окном, был заглушен стуком закрываемой двери. Внизу виднелась недлинная череда крыш. Премьер почувствовал, что тоскует по своей столице и по тем временам, когда выборы проходили согласно указаниям, по однообразному течению часов и дней, делимых между мещанистой правительственной резиденцией и парламентом, по бурным и довольно часто – забавным и даже веселым кризисам кабинета министров, кризисам, похожим на потешные огни, у которых срок и сила горения расчислены заранее и контролируются, кризисам, благодаря которым он овладел не одним лишь искусством не говорить правду, но и научился делать так, чтобы она в случае надобности тютелька в тютельку совпадала с ложью – примерно так же, как изнанка самым естественным образом есть оборотная сторона лица. Премьер спросил себя, началось ли уже дознание, и задержался на мысли о том, не те ли самые агенты будут проводить его, что когда-то столь бесплодно пытались собирать в столице сведения и присылать донесения, или же все-таки министр внутренних дел предпочел поручить это самым своим надежным и доверенным людям из числа тех, кто имелся в поле его зрения и под рукой, и кто сейчас, как знать, прельстясь роскошью кинематографического экшена, тайком преодолевает блокаду, с кинжалом за поясом проползает под проволочными заграждениями, и, сумев обмануть чуткость ужасных электронных сенсоров, оказывается на другой стороне, во вражьем стане, и с кротовьим упорством, с кошачьим проворством и с прибором ночного видения во лбу движется к цели. И поскольку премьер как мало кто знает министра, кровожадностью лишь немного уступающего дракуле, зато страстью к театральным эффектам самую малость превосходящего рембо, то можно не сомневаться – акция будет именно такова. И премьер не ошибся. Притаившись в небольшом лесном массиве, почти примыкающем к границе зоны, трое ждут, когда же ночь превратится в рассвет. И надо сказать, не все, что навоображал себе у окна премьер-министр, соответствует действительности, предстающей нашим глазам. Ну вот, например, все трое в штатском, за поясом у них нет кинжалов, а пистолеты в кобуре носят успокаивающее название табельного оружия. Очень скоро мы узнаем, что в условленный час пресловутые сенсорные датчики на этом участке будут отключены на пять минут, а этого более чем достаточно для того, чтобы трое, не спеша и не торопясь, преодолели колюче-проволочные заграждения, тем более что там для этой цели заблаговременно был проделан проход, так что и штаны не порвешь, и сам не оцарапаешься. Армейские же саперы заделают его еще до того, как розовоперстая эос прикоснется к ним, высветив грозные шипы, на краткий срок ставшие безобидными, их, а также и огромные мотки проволоки, протянутые вдоль пограничной черты с обеих сторон. Трое – впереди идет старший, самый рослый из них, а за ним, гуськом, остальные – меж тем уже пересекли луг, и, увлажняя подошвы, постанывает под ними росистая трава его. На проселочной дороге, метрах в пятистах отсюда ожидает автомобиль, который в безмолвии ночи домчит их в столицу, доставит в офис подставной страховой компании, которую полное отсутствие клиентуры, как отечественной, так и заграничной, почему-то еще не смогло довести до краха и гибели. Инструкции, полученные непосредственно из уст министра внутренних дел, были ясны и определенны: Добейтесь результатов, а скольких пришлось для этого перебить, я спрашивать не буду. Инструкций же письменных у них с собой не было, как не было никакой охранной грамоты или иного документа, который можно было бы предъявить для защиты или оправдания в том случае, если бы что-нибудь пошло не так и хуже, нежели предполагалось, то есть вовсе не исключался вариант, что министерство просто оставит их на произвол судьбы, опять же если они совершат что-то предосудительное и угрожающее репутации государства, если бросят тень и посадят пятно на сверкающие ризы как целей его, так и средств их достижения. Эта троица подобна разведчикам, заброшенным во вражеский тыл, и, хотя нет вроде бы явных и веских причин беспокоиться за свою жизнь, все они тем не менее отдают себе отчет в том, сколь опасна их миссия, требующая аналитического таланта, стратегической гибкости, стремительного исполнения. И все – в максимальной степени. Не думаю, что вам придется кого-то убивать, сказал им на прощание министр, но если обстоятельства сложатся так, что без этого нельзя будет обойтись, то есть в крайней, безвыходной ситуации – действуйте без колебаний, а вопрос с юстицией я берусь уладить. Портфель министра юстиции недавно взял себе господин премьер, осмелился заметить старший группы. Министр сделал вид, что не услышал эту реплику и ограничился лишь тем, что пристально взглянул на дерзкого, которому не оставалось ничего иного, как отвести взгляд. Автомобиль же въезжает в город, на площади сменяет водителя, едет дальше и, тридцать раз прокрутившись по улицам, чтобы сбить с толку возможных, хоть и маловероятных, преследователей, останавливается у офисного здания, где помещается страховое общество. И поскольку навстречу вошедшим не выглянул вахтер с пожеланием узнать, кого это принесло в столь неурочный час, задолго до начала рабочего дня, есть основания предполагать, что некто накануне обратил к нему приветные добрые слова и убедил лечь спать пораньше, и посоветовал глаз сюда не казать даже в том случае, если бессонница не даст их ему сомкнуть. Трое поднялись на лифте на четырнадцатый этаж, прошли по коридору налево, потом свернули направо, потом еще раз налево и остановились перед дверью, на которой треугольная, потускневшей латуни табличка, приколоченная пирамидальными латунными же гвоздиками, возвещала, что за ней – не табличкой, а дверью, хотя и табличкой тоже – располагается провидение ltd., страховка и перестраховка. Они вошли, зажгли свет, заперли дверь и закрыли ее на цепочку. Старший обошел помещение, проверил связь, включил оборудование, проследовал на кухню и оглядел туалет, заглянул в комнатку, отведенную под архив, окинул взором разнообразное оружие, расставленное там, вдохнул знакомый запах металла и смазки и подумал, что завтра осмотрит это все тщательно и подробно, ствол за стволом, патрон за патроном. Подозвал своих спутников, сел сам и их усадил, после чего: Сегодня утром, в семь часов, сказал он, начнете слежку за подозреваемым, заметьте, что я назвал его подозреваемым не только, чтобы упростить общение между нами, поскольку он, насколько мне известно, не совершил никакого преступления, но и потому, что не подобает из соображений безопасности произносить его имя, по крайней мере, в первые дни, и еще добавлю, что надеюсь – операция займет не больше недели, и прежде всего необходимо будет составить схему передвижений подозреваемого по городу, где служит, с кем дружит, куда ходит, ну, в общем, рутина первоначального следствия, изучение плацдарма, предшествующее захвату. А допустим, он обнаружит за собой слежку, спросил второй. В первые четыре дня не заметит, а потом – вот и очень хорошо будет, нам того и надо, пусть поволнуется, потревожится. Он знал, на что шел, когда писал это письмо, предвидел, наверно, что его будут искать. Искать его будем мы, и когда настанет время, а я желаю, и вы поднапряжетесь, чтобы желание мое исполнить, так вот, хочу я, чтобы он боялся, что преследуют его те, на кого он донес. Жена доктора. Да нет, не она сама, разумеется, а ее сообщники, те, кто оставил бюллетень белым и чистым. Мы не слишком гоним, засомневался третий, еще работать не начали, а уже толкуем о подельниках. Мы покуда только набрасываем примерный эскиз, простой эскиз и ничего больше, примериваемся, и я стараюсь поставить себя на место субъекта, сочинившего письмо, и с его колокольни взглянуть на происходящее. Так или иначе, возразил главному второй, неделя – это, по-моему, чересчур, если постараемся, через три дня возьмем его за. Главный нахмурил лоб и сказал настойчиво: Неделя, я сказал, а раз сказал неделя, значит, неделя, но тут вспомнил про министра внутренних дел, а тот ведь вроде бы не требовал скорых результатов, но поскольку это требование чаще всего исходит из уст власть имущих и распоряжения дающих, то нет оснований полагать, что здесь должно быть иначе, с какой бы, собственно говоря, стати, быть этому случаю исключением, скорее уж наоборот, и, после таких мыслей сопротивление, которое было оказано идее трех дней, было не больше того, какое принято во взаимоотношениях начальника и подчиненного в тех редчайших, по пальцам одной руки считанных случаях, когда отдающий приказы вынужден внять доводам приказы получающего. Мы располагаем фотографиями всех взрослых жильцов дома, я имею в виду, разумеется, жильцов мужского пола, сказал главный, и добавил, хоть это и было совершенно излишне, и на одной из них – тот, кого мы ищем. Покуда не определили, на какой, никакая слежка невозможна, напомнил второй. Да, это так, снизошел до согласия начальник, но в семь часов займите позиции на улице, где он живет, чтобы проследить за теми двумя, что покажутся вам по типу ближе к человеку, написавшему письмо, для чего-то же даны нам интуиция и полицейское чутье. Можно я выскажу свое мнение, спросил третий. Давай, разрешил старший. Судя по содержанию письма, автором его должен быть отъявленная сволочь. А нам, значит, ходить за всеми, кто выглядит отъявленной сволочью, осведомился второй и добавил: По собственному опыту знаю, что самые-то отъявленные сволочи такими как раз не выглядят. А в самом деле, не лучше ли пойти в службу идентификации да попросить там фотографию этого субъекта, вернее, объекта, сбережем и время, и силы. Начальнику надоело слушать: Поучи жену суп варить, а игуменью – богородице читать, оборвал он подчиненных, а то без вас бы не догадались, если не приказали, то, значит, чтобы избежать лишнего любопытства и не сорвать операцию. Позволю себе заметить, господин комиссар, возразил второй, все говорит за то, что этот малый только и мечтает выложить все, что знает, и думаю даже, что если бы он знал, где мы, то сейчас уже стучался бы в эту дверь. Я тоже так полагаю, ответил главный, который с трудом сдерживал досаду, порожденную тем, что имелись основания подвергнуть спущенный сверху план критике, по всем внешним признакам относящейся к разновидности критики уничтожающей, однако нам приказано узнать о нем как можно больше до того, как вступим с ним в прямой контакт. Мне пришла в голову вот какая мысль, сказал второй. Как – еще одна, мрачно спросил комиссар. На этот раз – очень удачная мысль, а именно – прикинуться, что мы продаем энциклопедии, и таким образом узнать, кто же откроет дверь. Этому трюку с энциклопедиями в обед сто лет, заметил третий, а кроме того, на звонок обычно открывают жены, мысль можно было бы признать удачной, если бы он жил один, но ведь если я не спутал, из письма следует, что он женат. Вот черт, воскликнул второй. Они некоторое время сидели молча, переглядываясь, и обоим было ясно, что лучше всего будет сейчас выждать, покуда не вынесет свое веское суждение главный. И в сущности оба готовы были с восторгом одобрить его, сколь бы глупым оно ни оказалось. А главный взвесил все сказанное ранее и попытался пригнать разные предложения друг к другу, надеясь, что из разрозненных частей этого паззла выйдет нечто такое пуаровидное и до такой степени шерлокообразное, что подчиненные рты поразевают в восторге и изумлении. И внезапно, словно спала с глаз пелена, узрел пред собою правый путь. Люди, промолвил он, за исключением полных рамоликов и паралитиков, не сидят дома безвыходно, выходят ведь по делам, за покупками, погулять, а потому вот что мне пришло в голову – надо нам проникнуть в дом, когда объекта там не будет, адрес указан в письме, отмычки при нас, а в квартирах обычно висят на стенке или стоят на буфете портреты хозяев, и нам нетрудно будет опознать хозяина, чтобы потом следить за ним без проблем, а чтобы удостовериться, что дома нет никого, сперва позвоним, завтра выясним телефон, по адресной книге или в справочной, это неважно. Но от этой неудачной концовки паззл не сложился. И хотя, как уж было сказано раньше, оба помощника готовы были с максимальной благожелательностью принять плоды его размышлений, первый все же счел себя обязанным заметить, изо всех сил стараясь при этом не задеть и не ранить: Если не ошибаюсь, лучше будет, мне кажется, раз уж мы знаем, где живет этот субъект, позвонить ему в дверь да и спросить у того, кто откроет, напрямик: Здесь проживает такой-то, если откроет он сам, то скажет, надо полагать: Здесь, это я, а если – жена, то она, вероятней всего, скажет: Сейчас мужа позову, а мы таким манером без особых хлопот посадим птичку в клетку. Старший воздел сжатый кулак, намереваясь грохнуть им по столешнице, но в самый последний миг унял размах руки, медленно опустил ее и произнес замирающим голосом, так, словно каждый следующий слог давался ему со все большим и большим трудом: Завтра обсудим этот вариант, а сейчас спать пойду, спокойной ночи. Он уже направлялся к дверям той комнаты, которую собирался занимать все время операции, когда услышал заданный в спину вопрос второго: Мы начинаем в семь, и ответил, не оборачиваясь: Исполнение первоначального плана задерживается вплоть до особого распоряжения, инструкции получите завтра, когда обревизую министерский план и, если надо будет, внесу надлежащие изменения. И снова пожелал подчиненным покойной ночи и, когда: Покойной ночи, хором отозвались те, вошел в комнату. Едва закрылась за ним дверь, как второй хотел было продолжить разговор, но третий быстро прижал палец к губам и покачал головой, показывая – не надо, мол, молчи. И он же первым отодвинул кресло и сказал: Пойду лягу, а ты еще посидишь, ну, сиди, только будь так добр, потом, когда войдешь, потише, не разбуди. В отличие от начальника у этих двоих его подчиненных нету права на отдельную комнату для каждого, и оба будут ночевать в просторном помещении с тремя койками, похожем на небольшой дортуар или больничную палату. Средняя кровать подходит хуже всех. Когда – вот как сегодня – агентов двое, они неизменно выбирают боковые, когда же вообще один, то и он гарантированно устраивается на той, что с краю, оттого, наверно, чтобы не чувствовать себя в окружении или, еще того хуже, в заключении. Даже самые крутые, самые жесткие – а этим двоим покуда еще не представился случай зарекомендовать себя таковыми – нуждаются в оберегающей близости стены. Второй, поняв невысказанный словами смысл, поднялся и сказал: Да нет, я тоже спать пойду. Соблюдая старшинство, оба посетили ванную, оборудованную всем необходимым для чистоплотности, и добавим, кстати, раз уж доселе нигде в нашем рассказе не упоминалось об этом, что трое агентов имели при себе по маленькому чемоданчику или просто рюкзаку со сменой белья, зубной щеткой и электробритвой. Да и то сказать – удивительно было бы, если бы страховая компания, со столь удачно выбранным названием провидение, не озаботилась тем, чтобы агентам, которым дает время от времени приют, были предоставлены предметы гигиены, совершенно необходимые для удачного выполнения порученного задания. И спустя полчаса оба, облачась в уставные пижамы с вышитой на сердце полицейской эмблемой, уже лежали в постели – притом каждый в своей. Как всегда, одни планируют, а другим эти планы выполнять, сказал один. Обычное дело, поддакнул другой, никогда не удосужатся спросить мнение людей с практическим опытом. Нашему шефу опыта не занимать, иначе не стал бы тем, кто он есть сейчас. Знаешь ли, иногда от того, что стоишь слишком близко к тем, кто принимает решение, развивается близорукость, сужается поле зрения, глубокомысленно заметил первый. Хочешь сказать, что, если когда-нибудь дорастем до таких высот и получим в руки власть, и с нами такое может случиться. В данном конкретном случае нет никаких оснований считать, что будущее будет отличаться от настоящего. Через пятнадцать минут оба уже спали. Один храпел, другой нет.